Когда смеется Кутх. Книга вторая. Часть первая - Роман Кузнецов

Женщина улыбнулась как-то по детски, опустила глаза и сказала задумчиво:

– Я в этих краях с детства. Еще города не было, а дом наш был уже. Хозяйство было. Два года тому старик мой помер. Одной с хозяйством трудно. Сестра говорила, продать все и к ней переехать. Она в Новосветловке живет. Но я не поехала. Много ли мне надо? Я крепкая еще! Да и сын помогал. Он ветеринар у меня. Жаловаться грех. Вот только со скотиной уже не справляюсь. Пришлось продать все. Вот сейчас сын ушел. Одна я осталась. Что теперь делать, ума не приложу. Сестра говорит, бросай все и приезжай ко мне. А я не могу. У меня три кота и собака. Старая, брехливая. Но привыкла я к ней. Сроднилась. К сестре с ними нельзя. Там у ребенка аллергия или еще чего, не суть. А без них, куда я поеду? На кого оставлю? Коты еще смогут прокормиться. До зимы точно, а вот Веста сдохнет. Точно сдохнет. Не сможет она без меня-то… Да и Андрюшка ее любит… Так что не поеду я. Тута останусь, подожду. А вдруг Андрюша мой придёт, а меня нету. Он обещал… А вы езжайте. И поаккуратнее там. Берегите себя.

Сказав это, старушка отвернулась и замолчала. Ее взгляд стал отрешенным, задумчивым, как на картине А. Шилова «Одна», которую он видел на выставке в Москве, и которая так поразила его воображение. Старый казак помялся с ноги на ногу и, не зная, что сказать, снял кубанку, поклонился женщине в пояс и тихо произнес:

– Сохрани тебя Бог, мать. И сына твоего. Прощай. Не поминай лихом.

Он резко развернулся и решительным шагом пошел к автомобилю.

– Давай, брат, гони, – сказал он водителю. – Нам еще надо следующий отряд подготовить. Времени в обрез. Я с ними сам пойду. Лично в горло вцеплюсь. За дедов наших, за веру, за землю, за вот эту женщину. За нами Правда. Поехали, брат.

Глава 4

Война это бардак. Всегда. По определению. Точка. Это потом ученые головы, историки, мемуаристы и прочие фантасты будут описывать гениальность замысла, рисовать красивые карты с разноцветными стрелочками, с умными лицами объяснять стратегические задумки полководцев. В жизни все не так. Это пот, грязь, кровь, слезы и непрерывная череда косяков и провалов. Нет, конечно, есть и замысел, и планирование, и полководческий талант. Никто не отрицает. Без этого невозможно выиграть войну или осуществить наступательную или оборонительную операцию. Это правда. Но на практике все упирается в конкретных людей, которые находятся в прямом столкновении с противником, бегут вперед, рвут врага не части, или зубами вгрызаются в землю, ожесточенно дерясь за каждый квадратный сантиметр, обильно поливая эту землю своей кровью. И это не компьютерные человечки, которых можно бросить в бой одним кликом мыши, и они послушно побегут умирать во исполнение стратегического замысла игрока. Это люди. Живые люди. Со своими мыслями, желаниями и страхами. При должной мотивации они могут стать несокрушимой скалой, монолитной стеной, закрывающей путь любому противнику, горсткой спартанцев, как кость в горле застрявшей на пути огромного войска, как наши деды ценой собственных жизней развалившие непобедимую доселе немецкую военную машину под Брестом, Нарвой, Севастополем, Москвой, Воронежем, Смоленском, Ржевом, Сталинградом, Курском… Или же могут побежать, как деревенская шпана от старика сторожа. Так что по жизни получается, что в искусстве войны лучше всех разбирается взводный, ну, может еще, ротный командиры. Это вам скажет любой, кто прошел хоть одну кампанию. Эту нехитрую истину Игорь Викторович, известный в узких кругах широкой общественности под позывным «Сто седьмой», знал очень хорошо. За плечами у него были обе чеченские, Абхазия, Грузия. Когда 107-й слышал рассказы о знаменитой войне 8—8—8, которую наши СМИ выставляют чуть ли не образцом эффективности, он смеялся, как дитя. Сам он никогда не говорил о ней как о «войне, где мы победили», только как о «войне, где грузины просрали». Наиболее сочные эпитеты и комментарии обычно приходились на долю связи. Но об этом знали все. Связистов не ругал только ленивый. Но почему-то мало кто рассказывал, что сорок процентов техники не дошло до Рокского тоннеля, что надежа и опора сердюковской военной реформы гражданские специалисты на войну просто не поехали. Не захотели. Там им неуютно показалось. Что у молодых лейтенантов и контрактников отцы-командиры и «сволочи» особисты замучались отнимать мобильные, ибо те строчили СМСки как гимназистки в период первой влюбленности, и звонили всем, кому не лень, с подробными рассказами, кто, куда и зачем едет. Особисты и командиры, замахнувшиеся на «святое», со своей задачей не справились, в итоге молодежь просто обрушила мобильную связь. Игорь мог часами рассказывать анекдотические истории об особенностях и превратностях использования топографических карт времен второй мировой войны, в результате чего неожиданно для всех был взят Тори. Эти истории сильно смахивали на армейские байки в силу своей запредельной глупости и нереальности, но для знающих людей они были очень похожи на правду, особенно с учетом личностных характеристик военных руководителей тех лет. Достаточно вспомнить не остановленный на период войны переезд ГОУ ГШ, ибо вопросы ремонта здания и освоения бюджета для тех вождей были всегда приоритетней какой-то там войны. Ну а постановка задач по принципу «а давайте разбомбим вон ту хреновину, или взорвем вон тот мост, или этот, на что взрывчатки хватит» была вообще делом привычным. Да еще к таким задачам авиацию привлекали… Да мало ли чего! Обо всем не упомнишь. Но «сто седьмой» был убежден, что это-то как раз и нормально. Тоже самое говорят и про Вьетнам, и про Афганистан, и про Великую Отечественную. Только все эти рассказы не опубликуют в мемуарах, не напечатают в учебниках. Может быть и разберут где-нибудь в специальных работах под страшными грифами, но исключительно в узком кругу профильных специалистов. Элита всегда считала, что неподготовленный разум не способен вынести неразбавленное откровение. Без пояснений мудрость для толпы непостижима. Истину нужно дарить людям в готовом виде. Вот и дарят. Кто-то и может сказать, что боевая задача была сорвана из-за потери связи. Но никто и никогда не расскажет на людях, что связь потеряли из-за того, что прапорщик Хватайбери не выдал новые аккумуляторы для радиостанций. А не выдал он их, ибо с похмелья было лениво переться на дальний склад. Или как всю спецгруппу накрыло градами только потому, что им навязали корреспондента, который не выключил мобильник. С экрана телевизора не объяснишь, что максимально сложный измерительный прибор, который реально работает на поле боя – это глаз, а самый инновационный инструмент, который способен освоить воин – это кувалда и разводной ключ. Что если проводов, которые надо вставить в разъем больше чем один, то на решение этой нетривиальной задачи сообразительный боец потратит недели две, потому как цветная маркировка ему до фонаря, а инструкцию, если она вообще есть, он уже давно использовал по назначению, как водится, не читая. Реальная война это непрерывная череда чрезвычайных происшествий, где если что сможет сломаться, то обязательно сломается, и в самый неподходящий момент. Где если может накосячить, накосячит обязательно. Это аксиома, подтвержденная многовековой практикой. Толковый командир-полководец – это прежде всего организатор, который умеет правильно подобрать и расставить правильных людей, их мотивировать, собрать технику и БК, а дальше запастись коньяком, сидеть и ждать неизбежного. Потому как угадать, как что пойдет, и где чего лопнет и порвется, нельзя. Нужно уметь ориентироваться по обстановке и находить выход из самой глубокой… траншеи. При этом главный и единственный критерий оценки таланта – умение выполнить боевую задачу. В любом случае. Несмотря ни на что. Ибо только так и можно победить. Война – это работа. С неизбежным бардаком и несогласованностью. С гибелью, увечьями. И не только от врага, но и от своих. Частенько именно от своих. Подвиги придумываются потом. Постфактум. Если все сделано, как положено, то подвигов обычно не требуется. Героизм как раз чаще всего следствие чьей-то некомпетентности или провала. Это никак не умаляет подвига конкретного бойца, но это так. Война это не нечто единое, целостное и непрерывное, а последовательность отдельных боестолкновений, в которых основное значение играет умение каждого конкретного бойца, а также личность и подготовка младших командиров, а не убеленные сединами генералы, поскольку потеря связи – неизбежность, а не случайность. В которых никто и никогда не будет ставить подразделение в известность о тактических замыслах штаба. В которых «иди и умри» – есть постановка боевой задачи, а не преступная халатность командования. В которых молодые бойцы набирают опыт только ценой выживания, и никак иначе. Никакие инструкторы и умения не помогут. В которых командиры набираются того же опыта, рыдая над погибшими в одиночку, забившись в дальний угол блиндажа, поскольку для бойцов они должны излучать силу и уверенность, а что внутри все давно уже сгорело, – это его проблемы. Война, она переплавляет людей. Результат бывает разным, но прошедший эту суровую школу уже никогда не будет прежним. Таких людей ветеран определял по глазам. Было у них у всех во взгляде что-то общее. Какая-то глубина. У кого-то больше, у кого-то меньше, у кого-то светлее, у кого-то темнее, у кого-то на дне затаилась злость, у кого-то жестокость, жажда крови, у кого-то азарт, у кого-то скука и разочарование, а у кого-то любовь и понимание, но у всех тоска боль, надрыв. Именно таких людей выискивал 107-й среди вновь прибывших добровольцев. Именно эти, успевшие нюхнуть боевого пороха бойцы, должны стать основой, опорой для спешно создаваемого им щита, о который должен был обломать зубы раскрученный маховик державной военщины. Этих двоих он заметил сразу. Они выделялись в толпе новобранцев как коршуны в голубятне. Если большинство хорохорились друг перед другом на разные лады, как голубь перед горлицей, стараясь казаться смелее, умелее, опытней, то этим не надо было казаться. За свою насыщенную жизнь Игорь Викторович повидал многое, очень многое. Не дай Бог кому пережить столько. Ему самому казалось, что его уже невозможно удивить, не то что испугать. Но стоило заглянуть в глаза, как волосы непроизвольно встали дыбом, а по спине побежали предательские холодные мурашки. Из черных провалов глаз на него смотрела сама смерть. Спокойно, холодно и неотвратимо. Взгляд второго был намного теплее и как то человечнее. На лице была ласковая, немного наивная усмешка. Но эта усмешка не могла обмануть старого вояку. Он видел, что этот человек уже давно и бесповоротно перешагнул черту, за которой человеческая жизнь теряет свою ценность. Рядом жался молодой рыжий паренек с восторженно-испуганным взглядом. Со стороны он казался чуждым элементом, щенком, случайно прибившимся к двум матерым волкам войны, но в глубине зеленых глаз уже плескалась бездна, что говорило о том, что сей невзрачный паренек уже ступил на опасную и извилистую волчью тропу воина.